Обитель ночи - Страница 18

Человек бормотал что-то себе под нос — возможно, молился. Толпа вокруг него начала расступаться, а затем люди вдруг побежали, на ходу оглядываясь через плечо. Человек с опустошенным лицом сел на землю в позу лотоса. Камера приближалась к тибетцу: не обращая внимания на то, что все бежали в другом направлении, снимавший шел прямо на него.

В этот момент все и случилось. Несчастный держал в руках коробок спичек. Держа его прямо перед грудью, он чиркнул спичкой, и в тот же миг огненный сполох, на секунду полностью засветивший экран, ослепительным шаром объял несчастного. Самосожжение. Вода оказалась бензином.

Мужчина горел, как соломенная кукла, накрытая огненным куполом. Херцог, по-видимому, уронил камеру на землю и закричал:

— О боже… О нет… Нет! Помогите! Ну, кто-нибудь, помогите же, остановите его!

Картинка пропала. Кришна выключил телевизор, встал и вытер слезы в уголках глаз.

— Простите… Больно видеть такое. Но я должен был показать вам. Если решили понять Херцога и Тибет — это единственный способ. К правде люди порой приходят через потрясение.

Нэнси все еще была в шоке, не в силах оторвать взгляд от потухшего экрана.

— Он погиб?

И поняла, что спросила глупость.

— Гьюрме Дордже? Горящий человек? Конечно. Его обливали водой, но было слишком поздно. Потом несколько дней пытались спасти в больнице. Его навещал далай-лама и уговаривал его посочувствовать китайцам. Гьюрме был счастлив. На смертном одре дух его был высок…

С минуту оба помолчали, затем Кришна неторопливо продолжил:

— Он был пастухом из западного Тибета. Много лет назад через перевалы он пришел в Индию, чтобы оставшуюся жизнь провести рядом с любимым далай-ламой. Поселился в Маклеод-Гандж, где живет далай-лама. Люди говорили, он был мягким и жизнерадостным человеком.

— Он был монах?

— Нет. Мирянин. Трудовую жизнь начал пастухом. Потом служил в армии. Затем проделал трудный путь в Индию. Гьюрме ютился в жестяной лачуге на склоне горы невдалеке от дома далай-ламы. Единственное, чего он хотел, — находиться поблизости от далай-ламы, среди других тибетцев, посвятивших себя религии. Он работал официантом и шеф-поваром в кафе, когда не постился и не бродил по горам.

— Как же он очутился в Дели?

— Это произошло в восемьдесят девятом, в год жестоких репрессий в Лхасе. Стольких людей замучили и убили… Уничтожали последние оставшиеся монастыри и храмы. Горе тибетцев невообразимо: китайцы как будто убивали их душу. Гьюрме пришел в Дели, чтобы принять участие в протестах. Он был охвачен горем, он жаждал что-нибудь сделать. Тибетцы объявили голодовку, устроили сидячую забастовку — на дороге. Были вызваны войска, чтобы убрать их: индийское правительство откликнулось на жалобы Китая. Ни одно государство в мире не отреагировало. Ведь в пятьдесят девятом никто даже пальцем не пошевелил, когда китайцы принялись убивать лам, разрушили четыре тысячи монастырей и вынудили далай-ламу бежать в Индию. Американцы, британцы и французы лишь выжидали и наблюдали. Постыдный эпизод человеческой истории…

Нэнси тяжело вздохнула. Она читала об этом печальном для всей планеты дне. Но что могли сделать сильные мира сего? Китай считал Тибет частью своей суверенной территории. Китайское правительство ясно дало понять: если им развяжут руки в Тибете, они никогда не воспользуются своим правом вето в ООН. Это была циничная уступка. Власть имущие сидели сложа руки и ничего для Тибета не предпринимали: у них имелись иные приоритеты, им важно было сотрудничество Китая. Тибет стоял в самом конце списка.

Нэнси подняла глаза на Кришну и спросила:

— Зачем Антон снимал это?

Кришна бросил взгляд на пустующее кресло Херцога.

— Антон всегда очень интересовался Тибетом, но с того дня его как подменили. Прежде он напоминал плейбоя… Нет, журналистом он всегда был классным, к тому же ненасытным читателем, но после увиденного в тот день он изменился.

— В чем это выражалось?

— Антон отправился в горы в Маклеод-Гандж на кремацию Гьюрме Дордже. Я говорил с ним об этом только раз. В остальных случаях он пропускал мои вопросы мимо ушей, но в тот единственный раз рассказал, что после церемонии, на которую собрались толпы тибетцев, жителей «государства в изгнании», он решил пройтись пешком. Никакой цели у него не было, он просто шел наугад, пока не очутился в самом конце безлюдной боковой аллеи, прямо перед лачугой с жестяной крышей. Старик, сидевший рядом с лачугой, поведал ему, что это дом Гьюрме Дордже. Антон сказал, что наперед знал об этом, словно что-то влекло его туда. Он не понимал, каким образом, но именно так и вышло. Хижина была крохотной, восемь на шесть футов, и пришлось низко наклониться, чтоб не оцарапать голову о рифленое железо крыши. Хижину окружал заботливо ухоженный сад: ярко-красные пятна львиного зева, пестрые анютины глазки на маленьких клумбах и даже небольшая живая изгородь. Гьюрме Дордже старался придать изгороди форму птицы-символа свободы. Внутри хижины он увидел несколько полок. Их использовали как алтари, разместив на них три тибетских флага и изображение далай-ламы. На кровати лежали три аккуратно сложенные и идеально отглаженные простыни. Помимо этого, внутри больше не было ничего. Антон сказал, что вид хижины и понимание того, как жил этот человек, произвели на него глубочайшее впечатление. Антон был эрудитом, он читал о мастерах чайных церемоний и древних поэтах, которые культивировали «благородную нищету», но до того дня он не понимал этого. В конце концов, Гьюрме Дордже не был ни ламой, ни монахом… В общем, Антон переменился после поездки в Маклеод-Гандж. Тибет стал его «мотивом», личным делом. И это не просто политическая одержимость — Тибет сделался частью его души. Антон почти перестал гулять вечерами, стал более серьезен. Он всегда был серьезным, но теперь куда-то испарились даже его ирония и ветреность…